Наверное, стоило быть осторожнее. Наверное, надо было чуть придержать коней и действовать медленнее и тише. Но Бабс устала от того, как медленно ей все даётся. С каким трудом она преодолевала себя и заставляла тело делать то, чем раньше она занималась легко, без задней мысли и до того естественно, что порой сама удивлялась. Три года прошло с тех пор. Подумать только.

Но Бабс думать не хочет. Она хочет действовать. Она хочет найти рычаги давления на Чёрную Маску. И сделать это не чьими-нибудь руками, не сидя за мониторами в логове Оракула. Нет.

Она должна сделать это сама.

Дику Барбара так и сказала; тот занимался тем же, чем обычно: преследовал ее с этим грустным лицом богатого мальчика, которое она помнила так хорошо, что совсем плохо становилось. И этот голос. Черт. Нет, не надо было его слушать, надо было бежать так быстро, как только возможно. Вместо этого она стояла и с виноватым видом слушала дурацкие, но такие очевидные упреки, чувствуя себя дорвавшимся до заветной игрушки ребенком. Бабс правда скучала по этому. По этой чертовой работе, ночным патрулям, романтике крыш Готэма и Найтвингу, который не рассказывает ей о своих похождениях дома, рассматривая свои синяки и ссадины, но который действует с ней вместе, заодно. Бабс не хватало именно собственной вовлеченности в процесс.

На самом деле все было куда менее романтично и куда более обидно.

"Ты снова хочешь в коляску?" — спросил он с совершенно неподражаемым, разрывающим душу и сердце взглядом, и Барбару в жар бросило. "Мы беспокоимся о тебе, Барб. Когда ты уже поймешь". И тогда ее прорвало, пробило насквозь — она сказала что-то едкое, злое, ядовитое настолько, что ей удалось задеть даже чудо-мальчика.

Дик ответил, что оставит ее одну. Что не будет мешать.

Бэтгерл знала — это чистой воды чушь и бред. Вранье, сказанное лишь для того, чтобы ее успокоить. Тем не менее, это сработало — она почувствовала, что ее руки больше не связаны. Даже если Дик соврал, его присутствие почти совсем не ощущалось, и Бабс могла работать, не отвлекаясь на сочувствующие взгляды, двусмысленные вздохи и непрестанные попытки помочь.

Вот только это чувство собственного превосходства, к тому же мнимого весьма, подгоняло ее и заставляло действовать чересчур опрометчиво. Бабс не была осторожна, а потому очень скоро попалась. Впрочем, не раньше, чем добралась до заветной цели — в офис Чёрной Маски Бэтгерл все же успешно пробралась и ручку в желтой перчатке в секретные документы сунула. Черная бухгалтерия и прочие махинации ее интересовали мало — да, это можно использовать, подкинуть стражам закона и устроить Маске совсем немного головной боли; гораздо меньше, чем хотелось бы. Все равно ведь очень скоро все замнут, и ничего этим добиться не выйдет, в Готэме, как ни прискорбно, по-другому редко бывает. Намного интереснее, разумнее и хитрее было бы раскрыть карты перед его бизнес-партнерами и заклятыми друзьями. Бабс сама не знала, как она пришла к столь странному для себя решению проблемы. Она все еще пыталась что-то доказать, причем больше себе, чем кому-либо.

О, разумеется, все не могло быть так просто.
Примерно с этого момента начались проблемы.

Бэтгерл уже собиралась уходить, когда дорогая и весьма безвкусная, на ее взгляд, статуэтка разлетелась на мелкие кусочки над ее головой. Ноги как-то сразу стали ватными, в ушах стоял шум от выстрела — предупредительного — и неуместный, непонятно откуда взявшийся страх комом встал в горле. Она слишком хорошо помнила разговор с Диком.

Она слишком хорошо помнила, как словила пулю и расплачивалась за свою ошибку три года.

И теперь Бэтгерл вновь облажалась.

Пожалуй, теперь-то Бабс поняла, насколько все это было глупо.

Глупо, глупо, глупо. Черт.

Наверное, это тот самый момент, когда герой должен посмотреть в наставленное на него дуло пистолета и увидеть всю свою никчемную жизнь перед глазами. Барбара, к счастью или к сожалению, не увидела ничего. Может быть, потому что понимала, что Черная Маска не убьет ее. По крайней мере, пока, ведь подобный исход был бы не то чтобы скучным, но не сулил никаких перспектив, кроме как познакомиться с Бэтсемьей поближе.

Впрочем, таков был план, да? Никто в здравом уме не отказался бы узнать, кто скрывается под мышиными масками, кроме, разве что, Джокера, которого, похоже, таинственная романтика сокрытых личностей чем-то так и манила. Хотя это не помешало ему наведаться в квартиру Гордонов и выстрелить в дочку комиссара. Но это лишь по незнанию и от большой любви, конечно.

Ничто не мешало Маске поступить так же. Всадить пару пуль, не задевая жизненно важные органы, для пущей сговорчивости - это был идеальный момент, который он, почему-то, безбожно упускал, тратя секунды замешательства рыжей на саркастичные комментарии. Это его "обожаю" так или иначе привело Бэтгерл в чувство, заставило вспомнить, что последние полгода она изнуряла себя тренировками совсем не для того, чтобы сдаться первой проблеме на своем пути. Не для того Бабс упрямо поднималась с пола всякий раз, когда Дина с легкостью и непринужденностью Канарейки укладывала ее на лопатки. Снова. И снова. И еще, до черных синяков по всему телу, до жжения в ребрах, до оглушающего стука крови в ушах и до ноющей боли в отвыкших от подобных нагрузок ногах. Барбара просила ее не жалеть, не сдерживать себя, бить со всей силы — и отхватывала по полной ровно до тех пор, пока не выбила из рук подруги шест бо.

Трудно сказать, сколько раз она споткнулась на этом пути и сомневалась, стоит ли продолжать. Такие мысли были, и от них порой становилось страшно, а выгнать страх получалось только болью. Может быть, поэтому Бабс искала очередную порцию боли для себя сейчас. Ей все казалось, что она спит и никак не может проснуться, а обычных щипков для проверки этой теории слишком мало, ущипни — и Барбара ничего не почувствует. Это была проверка на прочность. Тест-драйв собственных возможностей, выкрученные до максимума дозы адреналина и полный отказ тормозов.

Она выбивает у Маски пистолет. Неаккуратно, не совсем технично: действуй Бэтгерл чуть медленнее, и будь Маска чуть злее — все закончилось бы куда быстрее и куда хуже. Она не дает опомниться ни себе, ни ему, познакомив его печень со своим коленом, на котором завершались острой мышиной головой ее высокие сапоги, уворачивается от ответного удара, который, впрочем, не прошел мимо. Маневренности ей все же не хватало.

Чертовски. Медленно.

Бабс сама не поняла, в какой момент дала себя схватить, и от этого стало совсем тошно.

Это был не дружеский спарринг. Это вовсе не Дина, которая не станет добивать, даже если Барбара, лежа на матах в практически разобранном состоянии, будет очень ее просить. Это даже не Бэтмен, который хоть и был суровым учителем, но знал, когда надо остановиться.

Здесь совсем другой уровень и абсолютное отсутствие каких-либо рамок. Делай, что хочешь, Роман, есть все условия — девочка сама пришла и выложила все карты на стол. Даже обладая идеальной памятью, Бэтгерл почему-то легко забывала о том, что вообще-то не бессмертна. Укоряла этим Дика, требовала быть осторожнее, а сама-то.

— Руками... — Барбара говорила на выдохе, воздуха в горящих легких решительно не хватало, — не трогать. Раритет.

Пытаясь заломленной рукой дотянуться до кармана на поясе, она со всей силы ударила мужчину затылком. Возможно, сломала ему нос, если он есть  — трудно быть в этом уверенной, когда человек носит маску в форме черепа. Станцевать каблуками по его ногам — тоже отличная идея, ничем не хуже остальных.

Не так-то легко придумать что-то хуже этой безрассудной ночной вылазки.

Осознание того, как она могла бы поступить и как стоило бы, приходит с такой задержкой, что становится уже неактуальным и оттого еще более раздражающим. Барбара делала ошибки, одну за другой, сама же их подмечала и злилась только сильнее, что тоже не помогало вот ни разу. Пропустила удар, могла бы увернуться, сделать выпад, подсечку — что угодно, но только не это. Конечно, даже в лучшие годы ее аналитические способности не дотягивали до тактического компьютера или банального ясновидения, и все же терять хватку неприятно и больно. Даже не столько физически, сколько по самолюбию било, вгрызалось в саму подкорку, ввинчивалось в мозг навязчивой, граничащей с одержимостью идеей.

Ей заново приходилось вспоминать, как оно — быть на поле боя, где ты и правда рискуешь всем, а не только отбитыми почками. И парой дней отлеживания в постели после такого тоже ограничишься вряд ли. Почему она не сломала Роману все, что можно было сломать? А черт его знает. Все, чего Бабс добивалась своими трепыханиями в крепких объятиях Маски - отвлечь его, увести в сторону, может, пустить немного пыли в глаза, и смыться из его офиса без ощутимых потерь. Не вышло. Стыдно, Барбара, стыдно — мысленно она уже почти видела это неуловимо изменившееся выражение лица Брюса, от одного взгляда которого по телу дрожь проходилась. Барбара Гордон редко разочаровывала кого бы то ни было, все — учителя в школе, преподаватели в колледже, тренеры, отец, Брюс, Дик, Дина — обычно гордились ею. И гордиться было за что. А сейчас?

А сейчас она застряла в руках Маски, как в тисках, пытаясь дотянуться до чертового кармана на поясе, другой рукой держась за руку противника и безуспешно стараясь ослабить его железную хватку. Застежка на кармане беззвучно раскрылась, в ладонь легко скользнул прохладным металлом остро заточенный бэтаранг. Затем ее неловкие попытки высвободиться принесли хоть какие-то плоды, Маске пришлось выпустить свою добычу, чтобы дать и себе, и ей возможность для маневра. Которой Бабс непременно поспешила воспользоваться.

Второй пистолет. О да, как же без него.

На совместных тренировках Брюс имел обыкновение говорить что-нибудь типа "мертва", когда у Бабс что-то не получалось. Дик, бывало, передразнивал - и получалось не столь похоже, конечно, но достаточно обидно, чтобы упрямая Гордон раз за разом потом опрокидывала его на маты. За последние несколько минут (счет ведь уже пошел на минуты, да? сколько это все продолжается? Барбара не задумывалась о времени) она успела "умереть" уже несколько раз. Впрочем, она не слышала характерного щелчка предохранителя. Это не делало ситуацию менее опасной, но позволяло думать о чем-то еще, кроме безуспешных попыток не словить пулю золотистой мышью на груди. О том, чтобы избавиться и от второго пистолета тоже, например.

К сожалению, в этот раз удача ей не улыбнулась.
Зато противно оскалилась.

Шлем, конечно, самортизировал удар, но силы Роман не пожалел — в голове неизбежно зазвенело, Бэтгерл немного потерялась в пространстве, а потом они вернулись к тому, с чего начали. К ужасающей близости с пистолетом под боком, в смысле.

Барбара ему не ответила  — трудно придумать какую-то остроту, когда так и хочется полежать, посчитать звезды где-нибудь на полу. И все же сдаваться было не в ее правилах, тем более, что любые действия уже ни к чему хорошему не приведут, каждый из вариантов ведет к одному и очень печальному исходу.

Мышка не могла улететь, зато все еще могла кусаться.

Сжав крепко зубы, она, в общем-то, сделала то, что сделала бы любая девушка, оказавшаяся в объятиях маньяка с острым предметом в руках  — со всей дури вонзила в сжимающую ее руку бэтаранг.

Тут стоило бы учесть, что Черная Маска боли не боялся, даже такой острой и неожиданной, и единственный рефлекс, который у него сработал по этому поводу  — очередной удар по голове. Еще более злой, сильный и болезненный. Таким, наверное, должен быть звук лопнувшего терпения: четким, резким, коротким... и вырубающим.

И все вдруг погрузилось в темноту.

Барбара понятия не имела, сколько времени провела без сознания, но его оказалось достаточно для того, чтобы притащить ее в комнату, похожую на декорации к какому-нибудь фильму ужасов. Одному из тех, что они смотрели в детстве с Джеймсом-младшим... с Диком, прячась ночами под одеялом от Альфреда и шепотом обсуждая, насколько нереалистичной выглядит кровь, заляпавшая инструменты.
Черт. Это была пыточная.

Ей все еще тяжело держать глаза открытыми — свет здесь хоть и был тускловат, но неслабо бил по пошатнувшемуся от мощного удара зрению, очень кружилась голова. Да, ее учили выбираться из самых трудных ситуаций, Бэтмен много раз объяснял, как можно избавиться от почти любых пут, и демонстрировал это на практике. Но все-таки лучший выход всегда был один — не попадаться. И именно его Барбара успешно потеряла, а теперь пожинала плоды своего упрямства, натягивая кожаные ремни, больно вгрызавшиеся в кожу. Теперь придется немного подождать, чтобы способность соображать восстановилась, вот только вряд ли необходимое время у нее найдется. Вряд ли Черная Маска будет ждать, пока мышка оправится и снова полезет в драку, срывая все удовольствие.

А Роман все говорил и говорил. Барбара, занятая ремнями, ни разу ему не ответила. Не потому, что ей нечего было сказать — можно все-таки и дальше сыпать едкими комментариями, портя малину и заставляя его нервничать. Но это значило бы тратить дополнительные силы, сверху к тем, что она прикладывает, пытаясь ослабить тугие узлы. А между тем руки затекали, и от чрезмерных стараний кожа горела, еще немного — и пойдет рваными лоскутами вместе с протертыми у оснований ладоней перчатками. Бэтгерл остервенело старалась выпутаться, ничуть не волнуясь о том, что Маска все прекрасно видит. У нее не будет возможности остаться здесь одной, маловероятно, что ему захочется поиграть с мышкой в несколько подходов. Не такая уж она интересная добыча, чтобы растягивать процесс на дни. Или?..

В любом случае, что-то делать — всегда лучше, чем бездействовать. Вероятно, Роман подумал о том же, потому что приблизился к ней и потянулся руками к ее голове. Барбара на автомате отклонилась назад, упираясь затылком в стену, и громко выдохнула, когда осталась без единственной вещи, которая позволяла хранить хоть какую-то анонимность. У нее больше не было тайны личности.

У нее больше не было уверенности в том, что все закончится благополучно. Не то чтобы она не знала о рисках, когда надела костюм впервые. Дочь комиссара по умолчанию не могла быть глупой девочкой, к тому же, ее многократно об этом предупреждали, стараясь отговорить от безумной затеи побегать по крышам. Но разве не было рискованно родиться в семье комиссара, да еще в Готэме? Не одно похищение, так другое, отец перейдет кому-нибудь дорогу — под раздачу попадет Барбара. Уже попала, спасибо клоуну в гавайской рубашке. Однако одно дело попасть под пулю по жестокой и нелепой случайности, и другое — подставиться самой. У Джима Гордона больше никого нет. И Бабс не знает, что пугает ее больше: что отец узнает обо всех ночных вылазках, или что она оставит его одного.

— Ублюдок, — выплюнула она, надеясь, что голос дрогнул не так сильно, как ей показалось. И ногой поддала, мешая смаковать превосходство как оно есть. Узлы слабели, но недостаточно быстро, чтобы удалось тут же выбраться, будто черт из табакерки, поэтому Барбара по-прежнему медлила. Выжидала. Смотрела с неприкрытой ненавистью и понемногу добавляла газу. Осторожность все-таки не ее второе имя.

Что Маска будет делать с этой информацией? Нехороший тон подсказывал: подросшие ставки немало подогрели интерес к игре. Но, сколь бы азартной ни была Бэтгерл, Барбаре принимать непосредственное участие хотелось меньше всего на свете.

Дик сказал, что оставит ее одну. Что не будет мешать. Она знала, все это вранье, но теперь эта мысль не вызывала отторжения.

Надежду, скорее.

Страшно ли было?
Да, пожалуй. Висеть на ремнях в подвале у сумасшедшего с ножом — не то, о чем могла бы мечтать нормальная девушка. Хотя, будем честны, Барбару назвать таковой можно было лишь с натяжкой, учитывая обстоятельства. (Итого в комнате оказалось полтора двинутых на масках человека — занимательная математика; тут бы и посмеяться, да что-то смех застрял в горле.)

— О, ну давай, удиви. — Барбара всякого насмотрелась, и трудно было найти ублюдка похлеще Джокера, что забивает монтировкой детей до смерти и вечерами ходит в гости с пистолетом в кармане. И ведь это самый конец его длиннющего списка шалостей. — Что ты...

Звуки утонули в лязге цепей и шуме в ушах, перчатки свернулись гармошкой, обнажая пошедшую полосами от соприкосновения с ремнями кожу.

Больно ли было? Да не то слово.
Кровь тонкими струйками побежала по запястьям, обжигая; Барбара чертыхнулась, негромко зашипела сквозь зубы, пытаясь оттолкнуть психопата от себя хотя бы ногой — но всякое движение натягивает ремни, разбавляя острую накатывающую боль вспышками поменьше. Она из последних сил подтянулась, немеющими пальцами хватаясь за тянущиеся к потолку цепи, встала на носки, чтобы сила трения хоть как-то сжалилась над ее руками. Это помогло, но не так чтоб очень. Все это, к слову, делала она все совершенно молча, не стремясь доставить Роману побольше удовольствия. И все же контролировать дыхание в таком положении слишком трудно, Барбара шумно хватала ртом воздух и не смогла сдержать глухое рычание, даже стискивая зубы до скрежета, когда ремни вновь начали ездить по истерзанной плоти.

Она не хотела ничего говорить, не хотела слушать этот вкрадчивый, безумно довольный голос, но слова вливались ей буквально в уши расплавленным металлом, и непонятно, что ужаснее — то, что Роман мог творить и творил с ней все, чего душе угодно, или то, что он чертовски прав.

Впрочем, не во всем. Черная Маска мог сколько угодно проводить воспитательные беседы, запугивать огромными столовыми приборами в живописном антураже и упиваться собственным превосходством, вот только угрозы работали и в обратную сторону. Ситуация складывалась, прямо скажем, патовая: Бэтгерл предаст сведения огласке — ее близкие пострадают. И наоборот. Хотелось верить, что радость от поимки дочери комиссара не настолько сильно Сионису в голову ударила, чтоб он забыл о возможных последствиях. Если с ней что-то случится, что-то очень, очень плохое — без внимания это, опять же, не останется. Может, бдсм-развлекалово и приносило Маске море удовольствия, однако же каким количеством проблем грозило потом. Неужели оно того стоит? Дальнейшие действия Романа недвусмысленно намекнули, что да.

Барбара зажмурилась, слыша, как ткань ее костюма с треском рвется под лезвием ножа — оно прошлось аккурат между защитными пластинами на животе, точно в том месте, где защита была не то что слабой, она отсутствовала вовсе. Чтобы попасть в это место в бою, надо очень постараться, и знать, куда метить. Сейчас же не найти брешь в броне не сумел бы только слепой. Сорванный с груди золотой символ почти не жаль — она все равно его не достойна, теперь нет. Все, о чем Барбара могла думать в этот момент — о ноже, что вслед за костюмом вспахал и ее собственную плоть.

Сдержать полустон-полукрик ей не удалось, Бэтгерл сжала губы в тонкую струнку, уткнулась носом в собственное плечо. Взмокшие от пота и крови волосы мгновенно прилипли к лицу, почти полностью закрывая обзор, — но Барбара и не смотрела. Она шипела и дрожала, переступала с ноги на ногу, чувствуя выступившие на груди крупные капли, быстро превратившиеся в новый ручеек.

А Роман не останавливался, не было ни намека на передышку — напротив, темп только нарастал. Нож вошел глубже, и Барбара сдавленно зарычала, поднимая на Сиониса злые глаза.

— Тронешь моего отца — и все твои секреты тоже станут достоянием общественности. Ты ведь этого не хочешь, правда? — Голос сел, голос задрожал и пошел нервными нотками, как металлическая пластина волнами. Язвительности же Барбаре тоже было не занимать — как могла, так постаралась скопировать этот его наставительно-заботливый, так и пронизанный усмешкой тон. С поправкой на ее собственное физическое состояние, конечно, которое теперь оставляло желать лучшего. Она по-прежнему хотела сделать что-нибудь — хоть что-нибудь — лишь бы Маска со своим ножом убрался от нее подальше. Единственная мысль в голове, моментально превратившаяся в навязчивую идею.

Плевать на последствия.
Плевать, что это только его разозлит.

Закусив нижнюю губу не то от боли, не то от прилагаемых усилий к каждому движению, Барбара ударила Маску ногой, метя в пах. Положение не улучшилось, зато ей как будто полегчало.

— Я хорошо понимаю, что ты любитель поболтать. А вот я не очень. Мы закончили разговор?

Трудно было не принять условий Сиониса, учитывая всю шаткость положения, в которое он её поставил. Волей-неволей начнешь соглашаться с вещами, какими бы безумными они ни выглядели. Лишь бы усыпить внимание мучителя.

Лишь бы больше не было больно.

Сколько ещё она выдержит? Сколько ещё занимательных идей таится в голове Сиониса?

У неё нет ответа, и от этого происходящее только страшнее становится. Какой толк продолжать гнуть свою линию, строить из себя героя в маске, если маска давно сорвана, а под ней только заигравшаяся дурочка, решившая что-то доказать и облажавшаяся. И это так унизительно, так до чертиков обидно, что в какой-то момент Барбара забывает о боли - настолько ей хочется сдержать злые слёзы, неизбежно выступившие на глазах. Смежив веки, она прячется от кошмара.

А затем кошмар бьёт её по лицу - да так, что голова на тонкой шее дернулась, повернулась на девяносто градусов; внутри же все как будто взорвалось: снова и в ушах сердце запрыгало, и, открыв глаза, Барбара не уловила особой разницы - темно что так, что эдак. Этого оказывается достаточно, чтобы отвлечься от пульсирующих свежих ран, включая порезанное при ударе плечо, она приглушенно скулит, стараясь сомкнуть губы как можно плотнее, задушить мерзкий звук прямо в горле. Даже не столько потому, что аккомпанемент в виде стонов, воплей и плача очень понравится Маске, нет. Просто Бэтгерл знала: если позволит боли себя накрыть, то утонет. А Маска ей с этим поможет, не оставит её, и в одиночку вытащить себя со дна выгребной ямы Барбара не сможет. Она же не Бэтмен. Даже близко нет.
Но это не значит, что она не будет пытаться.

С этими мыслями Барбара, сама себе противореча, вновь считает затылком кирпичи в кладке за спиной, прижимаясь к ней так, словно это поможет отвоевать несчастные крупицы личного пространства, словно она сумеет отгородиться так, что Роман трогать её не сможет. Бред, конечно, но видеть Маску так близко совершенно не хочется, а чувствовать и слышать дыхание - тем более. Мерзко. Мерзко и отвратительно, а оттого до нелепости страшно, хотя хриплые звуки - не самое худшее, что случилось с ней за последние несколько... минут? Часов?..

Количество проведённого в пыточной времени становится не важно, когда ладонь в чёрной перчатке ложится на её шею, когда пальцы смыкаются вокруг, выдавливая весь воздух. Это происходит настолько быстро и неожиданно, что Барбара даже испугаться не успевает, не то что предпринять очередную попытку сделать хоть что-то. Спасти себя. Вместо этого она трепыхается выловленной рыбкой в его руках, не в силах даже взгляд от него оторвать, отвести в сторону, и крик застрял где-то в глотке, только и получается, что отчаянно хрипеть. Кажется, ещё немного - и ноги от земли оторвутся. Или воздух закончится. Или все сразу.
Проклятье. Были бы руки свободны...

Она бы и рада потерять сознание, отправиться в спасительную в каком-то смысле темноту, вот только даже такой малости Сионис ей не дал. Она дрожит, нет, её трясёт. Хватает ртом воздух, но вдохнуть не может - чёрт знает, насколько сильное внутреннее кровотечение Маска ей устроил и насколько чёрные синяки он ей подарил. Пытаться что-то ответить на его слова после такого - дохлый номер, вместо этого Барбара предпочитает заново учиться дышать.

Только бы маячок в кулоне, все ещё спрятанном под лоскутами костюма, работал.
Только бы Дик почувствовал неладное и нашёл её.
Когда-то она, смеясь, сказала, что приносит удачу. Сейчас - самое время, чтобы воспользоваться этой удачей самой.

— Иди. К. Черту. - все-таки тихо и очень упрямо выдавливает из себя она, максимально сосредоточенно и четко, с расстановкой проговаривая слова. Горло горит так, что произнести фразу длиннее почти невозможно.

На ногах Барбара держится теперь только благодаря ремням. Срежь их - повалится наземь и едва ли встанет.

Раньше Барбара не знала, можно ли ненавидеть кого-то сильнее Джокера.

Наверное, все-таки можно.

Под легким, но настойчивым нажимом рукояти скальпа Барбара приподняла подбородок, смерив Сиониса смертельно усталым, но все еще полным злости взглядом, даже сейчас ухитряясь смотреть словно бы сверху вниз, а не наоборот. Может быть, он ждал от нее просьб пощадить, мол, сделаю все что угодно. Вместо этого ее била мелкая дрожь, она старалась дышать как можно более медленно и срывалась в короткие учащенные вздохи. От боли, от мерзкой близости, от... всего.

— О, не начинай, — тихо просипела Барбара, вкладывая в слова максимальное количество презрения и чуть ли глаза не закатывая от того, насколько заезженной казалась эта пластинка. Конечно, Бэтмен и Бэтгерл встречаются, а вы не знали? Только так и попадают в бэтсемью, а уж про Робинов и спрашивать в таком случае грешно. Непонятно только, считал ли Роман это действительно остроумным или же просто не знал, о чем еще поговорить с девушкой в процессе. — Эта шутка устарела еще лет десять назад.

Она столько раз выслушивала эти едкие предположения, что они даже обидными быть перестали. Как там было? Девчонка слишком милая и юная, чтобы бить преступникам морды, значит, определенно с Бэтменом спит? Или с Робином? Или с обоими? Все так запутано! Барбара и смешок бы издала, если б в ней еще оставались хоть какие-то силы. Звук, получившийся у нее, был чем-то средним между хмыканьем и всхлипом — раны никуда не делись, и в сознании она держалась лишь благодаря отточенным навыкам профессионального садиста и собственному упрямству. Тихонько звякнули цепи, Сионис поднес скальпель, и Барбара вновь вжалась в стенку. Это уже почти вошло в привычку.

И будет преследовать ее в кошмарах.

Как и этот взгляд. Погруженная в собственные болевые ощущения и ненависть, Барбара как-то забыла о разодранном на лоскуты костюме. О том, что может выглядеть в окровавленном тряпье хоть сколь-нибудь привлекательно, и что кусочки ткани держатся на ней лишь благодаря крови да поясу. Должно быть, красивый вид открывался ему сейчас, и то, что, несмотря на все испытанные пленницей мучения, Роман по-прежнему видел в ней женщину, пугало сильнее любого из его скальпелей. Барбара поджала губы, делая очередное усилие над собой, подняла колено так, чтобы упереться им ровно Сионису в живот, лишь бы он ее и пальцем больше не тронул. В глазах стояли слезы, но смотрела она вполне твердо. Даже смогла не издать ни звука, когда скальпель вошел в плоть. Так легко, будто та была мягче масла. Казалось бы, на ее теле не осталось уже участков кожи, которые не успел бы полоснуть своим ножом Роман, но такой удалось найти. Барбара по инерции и извивалась бы, и что только ни делала, лишь бы прекратить мучения, но Маска держал крепко.

«Не трогай, не трогай меня, нетрогайменянетрогай».

Она могла только кричать.

Теперь это были не обычные порезы. Теперь Роман что-то сосредоточенно вырезал; Барбара не могла видеть, что за символы. Буквы, кажется, которые горели на ней, как клеймо.

«Чтобы ты никогда об этом не забывала».

Ей хотелось плюнуть ему в лицо, да вот во рту совсем пересохло. За криками она почти не слышала, что именно Роман говорил, но содержание было известно. Как известно и то, что так просто он ее ни за что и никогда не оставит; даже если, теоретически, Барбара поверит его словам и все «забудет», не может быть такого, что Сионисовы шестерки не проведают ее однажды дома. Что Черная Маска собственной персоной не осчастливит ее в какой-то момент визитом.

Надо быть очень глупой, чтобы думать так. Барбара не думала. Она понимала, мысленно обещая себе придумать что-то, что навсегда отвадит Романа от ее дверей. Ей придется это сделать, иначе жить спокойно ни она, ни отец, больше не смогут. Роман обрекал ее на жизнь в страхе, паранойе, что за ней вечно наблюдают, везде могут подкараулить и устроить повторный сеанс с применением новых игрушек. В каком-то смысле это было легче, чем то, как поступил с ней Джокер три года назад, когда Барбара внутри почти умерла.

Но разве мучения в принципе могли быть легкими?

Сионис коснулся раны на ее боку, и Барбара рефлекторно дернулась, подалась вперед. Должно быть, его забавляло видеть, как она, вынужденно приблизившись к нему, плотно сжимала губы, старалась не смотреть в горящие глазницы маски. А если приходилось смотреть, то собирала все остатки своего мужества, чтобы не выглядеть совсем уж сломанной куклой.

Теперь он предлагал поговорить. Что Барбара может ему рассказать? Как сильно ненавидит его? Как желает ему скорейшей смерти в муках?

А, опять по стандарту. Раскрыть личность Бэтмена? Поведать о планах отца? А ведь он прав, Барбара и правда знала очень много, чересчур много для одного человека, которого при желании и при наличии достаточного количества времени можно было расколоть. Почему бы и...

— Нет, — отозвалась Бабс, уголки губ дрогнули в ненормальной, почти сумасшедшей улыбке. Вслед за первой буквой на теле появилась вторая, затем и третья — измученная Бэтгерл уже не могла кричать, лишь всхлипывать, пока по щекам стекают теплые капли. — Даже если... — складывать слова в предложения становилось все труднее, но она все-таки продолжала, — даже если я «забуду», что здесь было и что ты сделал, ничего не изменится. Думаешь, есть смысл выкладывать все на первом свидании? Как же интрига? Тебе совсем не интересно, что будет дальше? Я ведь не верю, что ты больше меня не тронешь. И я знаю, как болезненно ты расстаешься со своими игрушками.

Барбара облизнула губы, смотря пристально, прекратив тщетные попытки отвернуться.

— Я очень буду ждать твоего звонка.